Петр Алексеевич Широков
Несколько Слов Об Отце
Приближается столетие со дня рождения моего отца. Ужасно мало прожил он,
не дожил до пятидесяти, а память о себе оставил светлую и дел хороших
успел сделать немало. Это можно объяснить тем, что был он человеком
незаурядным. Такой вывод я делаю как из своих собственных впечатлений,
так и на основе высказываний о нем многих знавших его людей. Это были
его ученики, его друзья, его знакомые. Например, на подругу своей
юности, Веру Петровну Петрову, он произвел столь сильное впечатление,
что на склоне лет она посвятила его памяти свой машинописный роман
"Живая вода" (1971), в котором представила моего отца в образе
самоотверженного ученого-биолога. Да и в другом своем романе "Аквариум"
(1974) она воссоздает его образ в сочетании с образами других работников
университета. Оба эти подаренные мне и моей матери романа я передаю в
Музей истории университета.
А ученики моего отца! Борис Лукич Лаптев, Алексей Зиновьевич Петров,
Петр Иванович Петров, Алевтина Павловна Заборская, Вениамин Григорьевич
Копп. Сколько неподдельного восхищения душевными и профессиональными
качествами отца слышалось в их рассказах о нем! Некоторые из этих
рассказов приводятся в настоящей книжке. Я тоже постараюсь дополнить их
своими воспоминаниями об отце.
Мне хочется сказать кое-что об истоках.
Его отец, мой дед Алексей Саввинович Широков (1850 — 1917), родился в
семье землемера и лесничего из Омска Саввы Прокопьевича Широкова. В
семье было четверо детей, и старший Алексей помогал родителям в
воспитании сестры и братьев. Поэтому и студентом он стал поздновато
(лишь в 1875 г., приехав в Казань, поступил ив 1879 г. окончил
химическое отделение Казанского университета), и предложенное по
окончании место хранителя музея при химической лаборатории по отделению
органической химии сменил вскоре на педагогическую работу в Казанском
реальном училище, и семью завел лишь в 40 лет, женившись в 1890 г. на
Надежде Николаевне Нефедьевой (1870 — 1924). Был он человеком
разносторонним, большим знатоком природы, любителем литературы. У нас в
старом двухэтажном деревянном доме на улице Кирпич-но-Заводской,
построенном в 1912 г., хранились его гербарии, коллекции бабочек,
минералов, богатая художественная библиотека (например, из старых книг
хорошо помню полное собрание пьес А.Н.Островского). Уделял он много внимания и сельскому хозяйству (при доме был хороший сад, содержалась
корова), и воспитанию своих детей (так, для них он специально сочинял
стихи и сказки). Детей было пятеро: Андрей (1893 - 1937), Петр (1895-
1944), Елена (1900 - 1925), Дмитрий (1902 - 1954), Мария (1906 - 1988).
Дети выросли при царском режиме, а в трудовую жизнь в основном вступили
уже после революции. Елена рано умерла от туберкулеза, и у остальных
детей жизнь была достаточно суровой. При этом никто из них не
прельстился партийной деятельностью, хотя в те годы она, должно быть,
представлялась весьма прогрессивной. Возможно, предубеждение к такого
рода деятельности было привито им еще Алексеем Саввиновичем. Так, в
одной из своих сказок "Провиантская крыса" он рассказывает о голодной
крысе, попавшей в хлебный амбар с мышами. Чтобы избавиться от
соперничества мышей, она разделила их на две партии (короткохвостых и
длиннохвостых), которые сами вскоре истребили одна другую.
Особенно трагично сложилась жизнь у Андрея Алексеевича. Окончив
историко-филологическое отделение Казанского университета и представив
награжденное золотой медалью сочинение по истории христианской церкви,
он затем увлекся церковной деятельностью и вообще решил в трудные для
России времена посвятить свою жизнь церкви. Он принял в 1922 г.
иночество, получив в скором времени звание иеромонаха Иоанна. В конце
ноября 1923 г. его сослали из Казани в Соловецкий лагерь особого
назначения на 5 лет. Затем ом работал епископом во Владимире, был
управляющим Воло-коламским викариатством. Как мы недавно узнали, 26
апреля 1937 г. он был арестован и приговором военной коллегии Верховного
суда СССР от 19 августа 1937 г. как участник антисоветской организации
церковников в Москве осужден к расстрелу; приговор был приведен в
исполнение в тот же день.
Дмитрий Алексеевич испытал жизнь простого советского человека. Он
довольно много лет провел на военной службе (в пограничных войсках и в
годы Отечественной войны на фронте), получил инженерное образование и
закончил жизнь преподавателем мехового техникума.
Мария Алексеевна получила образование в области педагогики естественных
наук, прожила долгую, полную невзгод жизнь, но до конца сохранила
стойкость характера и трезвость взглядов.
Из сказанного видно, что семья, в которой вырос мой отец, имела
некоторые связи с университетом. Эти связи не исчерпываются изложенным
выше. Так, дядя отца, Александр Николаевич Нефедьев, в двадцатые годы
работал геодезистом на кафедре астрономии, имел печатные труды в
изданиях университета. Сестра Алексея Саввиновича, Екатерина
Саввиновна, вышла замуж за педагога Андроника Ивановича Смиренского
(его арестовали и загубили в тюрьме в первые годы революции). Она
вырастила многодетную семью в доме, расположенном недалеко от дома
Алексея Саввиновича, и некоторые из ее детей окончили Казанский
университет, а дочь Екатерина Андрониковна в течение ряда лет работала
на биологическом факультете университета.
Подобно своему брату Андрею, отец в 1917 г. представил на
физико-математический факультет сочинение "Интерпретация и метрика
квадратичных геометрий". Приведу заключительные слова рецензента
Н.Н.Парфентьева об этом сочинении, поданном на конкурс.
"Чтение работы автора требует всегда геометрических представлений и
воображения, как работы истого геометра, но автор является и искусным
аналистом: его вычисления всюду просты, лаконичны и не сложны; автор не
утомляет читателя вычислениями, счетом и всегда сокращает выкладки
геометрически. Бесспорно, неизвестный автор заслуживает высшей награды —
я ходатайствую перед физико-математическим факультетом о присуждении ему
золотой медали за сочинение и о напечатании его исследования при первой
могущей представиться возможности ". И действительно, сочинение было
награждено золотой медалью и в 1966 г. по инициативе Б Л .Лаптева и
А.З.Петрова опубликовано в "Избранных работах по геометрии" [35]. Перед
братьями открывалась перспектива оставления при университете для
приготовления к профессорскому званию, но события гражданской войны,
занятие Казани белочехами и насильственная мобилизация молодежи в белую
армию изрядно нарушили эти планы. Андрей и Петр не избежали мобилизации
и были вынуждены уйти в Сибирь при отступлении белых войск из Казани.
Имеются данные, что Андрей испытал огромные тяготы и чуть было не
замерз в сибирских снегах. Что же касается Петра, то он попал в плен к
красным и едва избежал расстрела. Отец никогда не рассказывал мне об
этом драматическом эпизоде, и я вос-произвожу его по роману В.П.Петровой
"Аквариум" (Вера Петровна говорила мне, что имела в виду именно этот
случай):
"Конь Интеграл на полном скаку запутался в подсолнухах и грянул на
землю, придавив ему раненую ногу.
Еще не замер в ушах отчаянный свист ветра, не отзвучали выстрелы в спину
и грозные выкрики: "Вернись!", а он уже лежал щекой на огородной земле,
и она дышала ему в лицо теплым дыханием осени,
Л к нему уже бежали люди с красными, потными лицами.
— Кто такой? Беляк что ли? Чех? Оглушенный падением, он не мог говорить.
Подняли бьющегося коня. Освободили окровавленную ногу.
— Молчит? Шпион. В распыл его! От белых шпион. Веди! Потащили
хромающего. Конь тихо заржал ему вслед... Шагнул... Молодой звучный
голос:
— Куда его тащите? Ведите в штаб!"
Не знаю, так ли все было в действительности, но во всяком случае в
документах отца я видел его краткую автобиографию, в которой он писал,
что преподавал элементарную грамоту в войсках Красной Армии, и что для
него это было школой самого тесного общения с народом.
Продолжить занятия в университете он смог не раньше второй половины 1920
г. В его бумагах сохранилась Инструкция для научных занятий оставленного
в качестве профессорского стипендиата при кафедре чистой математики
Петра Алексеевича Широкова, написанная 24 июня 1920 г. профессором
Н.Н.Парфентьевым. Эту инструкцию Парфентьев начинает словами, что
оставленный для приготовления к профессорскому званию наш бывший студент
П.А.Широков хорошо известен факультету: П.А.Широков за время пребывания
своего в университете обнаружил выдающиеся математические способности,
не говоря уже о самом главном — неоднократно проявленные следы своего
собственного творчества. Отметив занятия Петра Алексеевича в
студенческие годы неевклидовой геометрией, теорией непрерывных групп
пре-образований, а также новейшими теориями определенного интеграла в
духе Лебега, Данжуа и других, Парфентьев намечает далее контуры научных
занятий молодого профессорского стипендиата. Рассмотрение этого плана
убеждает, что требования к профессорским стипендиатам в те годы были
весьма высокими.
Так, Петру Алексеевичу рекомендуется:
а) Познакомиться с теорией чисел и квадратичных форм по классическим
работам Гаусса, Эйлера, а также по современным сочинениям Гильберта,
Вебера и др.
б) Познакомиться с основами современной теории групп по сочинениям
Клейна, Виванти и др.
в) Углубить свои познания в области непрерывных групп с их приложениями
к дифференциальным уравнениям.
г) Познакомиться с работами Якоби и их приложениями к механике.
д) Освоить классические теории Римана в области теории функций
комплексного переменного с их дальнейшим развитием в области
эллиптических и автоморфных функций (работы Клейна, Виванти, Брио-Буке,
Аппеля, Тан-нери и др.).
е) Углубить познания в области теории множеств и функций (работы
Бо-реля, Бэра, Данжуа, Фреше и др.).
ж) Познакомиться с теорией шаровых и бесселевых функций, с теорией
интегральных уравнений.
з) Углубить свои познания в геометрии по крупным сочинениям вроде
Бианки, Дарбу (все 4 тома), Плюккера и др.
В заключение Парфентьев пишет: "Конечно, всего в инструкции не
предусмотришь, да это отчасти и излишне: в лице Широкова мы имеем
молодого человека с собственными мыслями и планами, уже солидно
образованного, а потому даже и не нуждающегося в очень детальном
руководстве: он сам в состоянии наметить себе то, что ему интересно и
полезно ".
С таким хорошим напутствием Петр Алексеевич продолжил свою научную
работу, и уже в 1923 г. появилась его первая печатная статья.
Недавно в связи со 100-летием со дня рождения вышла книжечка "Николай
Григорьевич Чеботарев". Там в замечательных воспоминаниях В.В.Морозова
и Г.Н.Чеботарева удачно раскрыт и облик моего отца. Что я могу добавить
к этому с позиций, скажем, мальчика и подростка тех далеких лет?
И Морозов, и Чеботарев отмечают увлечение отца энтомологией.
Действительно, его страстью было собирание бабочек и выращивание их из
гусениц, живших в банках и стаканах и кормившихся ивовыми веточками и
молочаем. После появления бабочки из куколки она умерщвлялась и
расправлялась на деревянной расправилке. В итоге создавалась коллекция
удивительно красивых бабочек с пушистыми усиками, бархатистыми тельцами
и красиво разукрашенными крыльями, сверкающими всеми красками. Отец
научил меня ловить тарантулов: норка тарантула заливалась водой, и на
поверхность выскакивал жутковатый восьминогий хозяин, который тут же
накрывался банкой.
Другой страстью отца была музыка. Я почти не припоминаю его самого
музицирующего за роялем, но у него был товарищ — профессиональный
музыкант* Владимир Карлович Корнрумпф, который нередко заходил к нам и
играл на рояле. С отцом он вел беседы на музыкальные темы. Приходила к
нам нередко также старая обрусевшая полька Констанция Андреевна, близкая
подруга и сожительница давно скончавшейся Веры Николаевны
Нефедьевой(сестры матери отца), которая иногда слушала передачи
концертов из Москвы по радиоприемнику и высказывала свое мнение о них
(говорили, что у Констанции Андреевны был в молодости удивительно
красивый голос). Но всего увлеченнее отец отдавался музыке ночами, сидя
за радиоприемником. Этот радиоприемник смастерил ему в тридцатые годы
один опытный радиолюбитель. Радиоприемник обладал хорошим звуком и мог
ловить радиостанции ряда европейских городов. Отец, отличавшийся
большой аккуратностью и систематичностью, исписывал целые листы
столбиками цифр, означавших длины волн различных станций, которые можно
поймать в то или иное время суток. Часто ночами я засыпал под звуки
замечательных музыкальных передач из самых разных городов мира.
Однажды днем радиоприемник оказал на меня совсем иное, глубоко
шокирующее воздействие: вылетающий из него суровый голос диктора (уж не
самого ли прокурора А.Я.Вышинского?) заклеймил позором презренных и
осужденных врагов народа.
Впоследствии мать поведала мне, что в страшный 1937 год отец, слыша
иногда ночью звук едущей по нашей улице машины, говорил: "Ну, это за
мной ".
Из композиторов отец всего больше интересовался П.И.Чайковским. Много
передач его опер и концертов было прослушано по радиоприемнику;
приобретались книги о его жизни и творчестве. Помню, что как-то раз
отец заметил, что в ту эпоху духовная жизнь людей была несравненно
более возвышенной, чем в нынешнюю.
Книги отец приобретал вдумчиво. Им была собрана неплохая иностранная
математическая библиотека, содержавшая сочинения таких авторов, как
Агт-пель, Бианки, Бляшке, Гильберт, Картан, Клейн, Пикар, Эйзенхарт.
Хороши были русские библиотеки: и математическая, и художественные.
Следил он и за моим чтением; собранной при его участии детской
библиотечкой пользуются до сих пор его правнуки. В конце тридцатых
годов он приобрел у одного гражданина собрание Большой Советской
Энциклопедии, подписавшись также на недостающие тома этой энциклопедии.
Помню, что он мне сказал тогда: "Ну, Саша, не оставляю я тебе ни
сокровищ, ни палат каменных, а вот завещаю энциклопедию ".
Оба они с матерью преклонялись перед Пушкиным и приобрели ряд книг,
посвященных его жизни и творчеству. Незадолго до войны была осуществлена
подписка на "Полное собрание сочинений" Пушкина.
Их объединяла также большая любовь к творчеству Чехова; в библиотеке
имелось собрание его сочинений.
Напряженная интеллектуальная жизнь не оставляла времени для ухода за
садом. Весной и летом он зарастал густой высоченной травой, которую
временами скашивал и возами вывозил знакомый возчик, а в июне яблони
покрывались тенетами садовых вредителей. Однако незадолго до войны,
после суровой зимы, погубившей многие сады в Татарии, после пожара
соседнего дома, в результате чего сгорел и наш сарай, опалив росшие близ
него яблони, а также отдавая, видимо, дань проблемам трудового
воспитания своего сына, отец принял решение спилить старые яблони. Мы
сходили с ним в яблоневый питомник, купили саженцы и посадили их по
разработанному им плану. Верный своему обычаю глубоко вникать в любое
совершаемое им дело, отец изучил литературу по садоводству. До сих пор у
меня хранится приобретеннаяим книга: П.Г.Шитт и З.АМетлицкий, "Плодоводство", ОГИЗ, Сельхозгиз,
1940, 659 с. Возможно, и на этом поприще отец достиг бы хороших
результатов, но впереди были Отечественная война, еще более суровые
морозы ее первой зимы, не пощадившие молодых посадок, и совсем другие
заботы военного быта.
Моя мать, получившая в юности специальность психолога и работавшая
психотехником в институте ИНОТ (Институт Научной Организации Труда),
после разгрома в 1936 г. науки педологии оказалась хотя и не
репрессированной, но вполне безработной. Однако она с детства имела
сильное влечение к вопросам языкознания и решила отныне посвятить ему
свою жизнь, поступив в аспирантуру при Педагогическом институте. В связи
с проблема-ми этой аспирантуры она в июне 1941 г. поехала в командировку
в Москву, прихватив с собой и меня (мы расположились в квартире моей
бабушки). Там нас и застала война, разрушившая все планы и судьбы. Когда
мы вскоре после начала войны вернулись в Казань, нас на вокзале встретил
отец, и я был поражен каким-то отрешенным, подавленным выражением его
лица. Видимо, он слишком хорошо понимал, какая катастрофа разразилась.
Вскоре появились первые беженцы, приехали эвакуированные научные
учреждения из Москвы. У нас в доме поселилась семья Бориса Николаевича
Делоне. Надо сказать, то отец глубоко интересовался проблемами
кристаллографии. У него были тетради, заполненные схемами, относящимися
к правильным разбиениям пространства и кристаллографическим решеткам.
Поэтому он со знанием дела воспринимал Бориса Николаевича как крупного
ученого (между ними в прежние годы даже велась научная переписка). Борис
Николаевич тоже весьма уважительно относился к моему отцу. Но, как мне
тогда показалось, особенно глубоким уважением к нему прониклась
энергичная и деловая супруга Бориса Николаевича, Мария Генриховна.
Озабоченная проблемами спасения семьи в предстоящую голодную зиму и
весну, она очень ценила трезвый подход отца к этим проблемам. С осени он
приступил к созданию запасов гороха и других продуктов. Все это было
отчаянно дорого и далеко не просто: надо было встать в 4 — 5 часов
утра, в полной темноте отправиться на пустой базар и там дождаться
приезда случайного продавца из деревни. После этого я возвращался с
покупкой на санках домой, а отцу предстоял еще трудовой день в
университете. Мать в это время была послана как аспирантка Пединститута
на рытье окопов. Она затем говорила мне, что за эти несколько месяцев
отец сильно истощился и подорвал свое здоровье. Для меня им было
установлено правило ежедневно замачивать и съедать стакан сырого гороха.
С началом первой военной весны начались и работы на огородах. Был
вскопан под овощи и картошку сад, освоен участок, выделенный
университетом в районе нынешней улицы Гвардейской, недалеко от
кирпичного завода. К созданию запасов картофеля на зиму отец подходил
весьма ответственно и летом производил взвешивание клубней от выборочно
выкопанных кустов, чтобы заранее оценить итоговый урожай.
Наступила критическая зима 1942/43 г. Все с замиранием сердца следили за
ходом Сталинградской битвы. Борис Николаевич Делоне с большой тревогой
воспринимал успехи немцев и опасался за печальный исход войны. Я пишу об
этом потому, что, с его слов, именно в нашем доме он обрел надежду на
благополучный исход. Дело в том, что мой дядя Д А.Широков находился на
сталинградском фронте и был по болезни отпущен в конце 1942 г. на
побывку домой. Когда Борис Николаевич обратился к нему с вопросом, не
победят ли нас немцы, он спокойно ответил ему: "Да нет, мы их бьем ".
Эти слова произвели очень сильное впечатление на Бориса Николаевича.
Я не был свидетелем деятельности отца в университете, где он, помимо
заведования кафедрой, работал в годы войны деканом, но думаю, что эта
работа была немалой. Во всяком случае, дома в большом количестве
появлялись стандартные деканатские планы и таблицы, исписанные его
аккуратным почерком. Было видно также, что он постоянно ведет научную
работу: производит расчеты, читает и переводит иностранную научную
литературу.
Переводческой деятельностью отец занимался охотно. Еще в довоенные годы
им и его аспирантами был осуществлен перевод ряда работ Э.Картана по
геометрии обобщенных пространств. Уже после его смерти вышел его
перевод книги Э.Картана "Теория спиноров". Во время войны он переписал
английскую монографию Германа Вейля по теории групп, их инвариантов и
представлений и начал осуществлять ее перевод, так и оставшийся
незавершенным.
Чувствовалось, что в военные годы отец весьма заинтересовался русской и
всемирной историей (например, одной из его настольных книг стал "Курс
русской истории** В.Ключевского).
Мне не пришлось выслушать ни одной лекции отца в студенческой
аудитории, но ряд индивидуальных уроков у него я имел счастье получить.
Это было в военные годы, когда я заинтересовался математикой и начал
решать задачи по дифференциальному и интегральному исчислению.
Чувствовалось, что отец весьма поддержал мою инициативу, но ни в коем
случае не хотел бы, например, навязать мне свое научное направление
(между прочим, как уже отмечалось, сам он в студенческие годы весьма
интересовался теорией множеств и теорией интеграла). Он доходчиво
изложил мне ряд тем из области дифференцирования и интегрирования
функций, теоретической механики, теории функций комплексного
переменного, гидро- и аэромеханики и хотел бы, наверное, нащупать
наиболее привлекательную для меня сферу деятельности в области
математики и ее приложений.
Было заметно, как готовится отец к празднованию 150-летия со дня
рождения Н.ИЛобачевского. Уже больной, мучимый сердечными припадками, он
частично в постели писал "Краткий очерк основ геометрии Лобачевского"
[26], по телефону переговаривался с Н.Г.Чеботаревым и другими
устроителями юбилейных заседаний о подготовке различных мероприятий. В
его документах сохранилась написанная им "Докладная записка об
организации в Казани музея имени Лобачевского", которую должен был
подписать председатель юбилейной комиссии Н.Г.Чеботарев. С тех пор
прошло свыше пятидесяти лет, в этом году открыт дом-музей Лобачевского в
Козловке, а Казанский университет так и не может организовать открытие
музея-квартиры Лобачевского, несмотря на большие старания директора
Музея истории университета Стеллы Владимировны Писаревой. Будем все же
надеяться, что к своему 200-летнему юбилею Казанский университет сумеет
создать музей-квартиру Лобачевского, и я хочу завершить свои
воспоминания текстом указанной докладной записки, которую можно
рассматривать как завещание, с которым Петр Алексеевич Широков и его друг Николай Григорьевич Чеботарев
обратились к своим потомкам:
"Основной задачей создания музея им. Лобачевского является объединение в
одном месте и хранение всех многочисленных материалов, относящихся к
жизни и деятельности великого геометра, а также организация
научно-исследовательской работы по глубокому и всестороннему изучению
его биографии и творчества. Материалы эти в настоящее время разбросаны
в самых разнообразных местах (различных библиотеках, кабинетах
Казанского университета, музеях, архивах, в Государственном издательстве
и т.д.); сохранность их ничем не гарантирована, не произведен учет этих
материалов, не организовано их систематическое изучение. Между тем
творчество Лобачевского, выдвинувшего русскую науку еще в начале
прошлого века на одно из первых мест в мире, его изумительная
педагогическая и административная работа, его кипучая деятельность,
направленная к просвещению народных масс и насаждению в нашей стране
культуры во всех проявлениях жизни нашего народа, заслуживает такого же
серьезного изучения, как и деятельность таких наших гениев, как
Ломоносов, Пушкин, Менделеев и др. Прошло уже 87 лет со смерти этого
исключительного революционера в области научной мысли, но до сих пор не
создана серьезная его биография, не изучены пути его творчества, и даже
некоторые его рукописи не только не опубликованы, но даже неизвестны
для научных исследователей. Как это ни тяжело, но нужно прямо признать,
что наша страна до сих пор не уделяла должного внимания этому своему
гению, между тем как за границей было сделано многое для выяснения его
творчества и популяризации его идей; следует отметить, что серьезные
исследования, устанавливающие несомненный приоритет Лобачевского в
создании неевклидовой геометрии и независимость его работ от
исследований Гаусса, принадлежат западноевропейским ученым. Только
Казанское Физико-Математическое Общество и некоторые отдельные ученые,
как проф. А.П.Ко-тельников и В.Ф.Каган, приложили много усилий к
популяризации идей Лобачевского и увековечению его памяти, между тем
как Академия наук и другие университеты, кроме Казанского, до сих пор
оставались в стороне от разработки и распространения его идей.
В Казани существуют 2 музея, посвященных двум гениям нашего народа —
Ленину и Горькому. Теперь необходимо создать музей им. Лобачевского,
отдавшего всю свою жизнь служению науке, Казанскому университету и
насаждению народного просвещения в Приволжском крае. В связи со
100-летним юбилеем со дня рождения Лобачевского (1793 г.) Казанским
Физико-Математическим Обществом был сооружен памятник Лобачевскому
перед Казанским университетом. В торжественный день 150-летнего юбилея
наша страна должна отметить величие своего гения созданием нового,
более величественного памятника — научно-исследовательского учреждения
его имени, посвященного увековечению его памяти, разработке и
популяризации его идей.
Музей им. Лобачевского должен быть учрежден как самостоятельное
научно-исследовательское учреждение при Наркомпросе РСФСР.
Основной базой для создания материальной части музея послужит
библиотека им. Лобачевского при Казанском Физико-Математическом
Обществе, включающая в себя богатейшее собрание математических книг,
относящихся к эпохе создания неевклидовой геометрии, а также ее развития
в XIX и XX столетиях. В музей должны быть переданы все рукописи
Лобачевского, хранящиеся вразличных архивах, библиотеках, кабинетах
Казанского университета и музеях, а также материалы, относящиеся к его
жизни и творчеству (подлинники портретов, графические материалы,
относящиеся к его деятельности как члена строительного комитета
Казанского университета, и т.п.). Музей должен производить
систематическое собирание материалов, характеризующих постановку научной
и педагогической работы в Казанском университете эпохи Лобачевского,
рукописи его учителей, современных ему казанских профессоров и его
учеников, записи его лекций, переписку, характеризующую его деятельность
и состояние Казанского университета того времени.
Помещение. Музей необходимо организовать в той квартире, в которой жил
Лобачевский в эпоху создания неевклидовой геометрии; в настоящее время в
ней помещается геометрический кабинет Казанского университета, в котором
находится библиотека им. Лобачевского, 2 подлинных его портрета и бюст
работы Диллон. Академии наук необходимо принять срочные меры к
восстановлению в первоначальном виде 3 комнат этого кабинета, временно
отведенных под квартиру ак. Чудакову.
Научно-исследовательская работа музея им. Лобачевского должна быть
сосредоточена в первое время на глубоком изучении биографии
Лобачевского и его научного творчества по архивным материалам. После
того, как будут в достаточной мере выяснены эти вопросы, музей должен
включить в свою работу темы более широкого характера: 1) детальное
изучение истории возникновения неевклидовой геометрии; 2) изучение
постановки преподавания математических дисциплин в школах и
университетах нашей страны в эпоху XVIII и первой половины XIX в.; 3)
историю физико-математического факультета Казанского университета; 4)
историю распространения идей неевклидовой геометрии в нашей стране и за
границей и т.д.
Штат музея им. Лобачевского включает в себя: 1) директора музея (он же
руководитель научно-исследовательской работы); 2) старшего научного
сотрудника; 3) хранителя музея; 4) двух технических служителей".
Я не буду здесь останавливаться на вопросе о том, что, как выяснилось
впоследствии, музей-квартиру Лобачевского следует создать не в здании
бывшего геометрического кабинета, а на втором этаже кабинета механики.
В остальном начертанная программа ждет своего воплощения.
Вот те фрагменты, которые я сумел собрать и которые, возможно, будет
уместно поместить в данном сборнике.